И что приписывать работе смыслообразующую функцию – манипуляция и мифотворчество. Комменты разделились на два направления: «Да, да, я тоже не люблю работать» (примерно 80 %) и «А я люблю работать, потому что не знаю, чем еще заняться» (остальные 20 %).
Один комментарий из первой группы был особенно драматичен. Девушка зарабатывала написанием статей для разных онлайн-изданий. Эти трудовые копейки доставались ей тяжело, и она охотно обошлась бы без них; в смысле не без копеек, а без статей. О чем и написала простодушный пост в своем маленьком аккаунте, типа как ее задолбал чертов журнал и что пишет она туда исключительно с голодухи. В ответ на это художественное высказывание журнал сказал, что не будет больше покупать у нее статьи, раз они пишутся из таких низменных побуждений, как желание обедать и ужинать. Девушка осталась без обеда и без ужина и была тем самым наказана а) за меркантильность и б) за негатив в адрес издания.
О любви к работе мы поговорили в прошлый раз, теперь поговорим о любви к работодателю. За последние годы все уже как-то привыкли, что работодатель не только требует от сотрудника любви, но и контролирует его нон-стоп на предмет верности, мониторя его соцсети и чуть ли не роясь в его телефоне, как ревнивая жена. Неподобающие высказывания в соцсетях квалифицируются как прямая измена, отсутствие аккаунтов в соцсетях – как измена потенциальная и вообще как признак неблагонадежности. И если в мелких фирмах это пока еще вопрос психического здоровья учредителей, то в мало-мальски солидных корпорациях это давно уже прямое условие найма: сотрудник обязан иметь страницу и писать в ней что-нибудь верноподданное или на худой конец просто лучезарное. Во внерабочее время он не перестает быть сотрудником корпорации ни на минуту.
То есть наступают (наступили) времена, когда за зарплату приходится продавать не 8 часов жизни ежедневно, а все 24. За те деньги, за которые раньше покупали тело, теперь требуют заодно и душу.
Кстати, если вы работодатель или кадровик, и задумываетесь, как бы с этим всем экологично работать – присмотритесь к нашему курсу для HR-специалистов.
Тема лояльности не всегда имела такую экстремальную конфигурацию, и не всегда эта лояльность так истерически контролировалась. Индустриальный капитализм с его культом прагматики подарил человечеству в этом смысле довольно длительную передышку. Купец имел полное право не врать, будто любит свою лавку, а открыто признавать, что любит не лавку, а прибыль. Это ничуть не вредило его деловой репутации при условии, что он был честен с контрагентами. Приказчику, работавшему в этой лавке, и в голову бы не вскочило любить лавку: он любил свое жалованье, и это всех устраивало, пока он был трезв, расторопен и любезен с клиентами. Учитель в гимназии мог быть спокоен за свое место, если знал предмет и не шлялся по притонам, а любить гимназию он не нанимался. Преданность корпорации требовалась только от военного сословия, ходившего под присягой, и отчасти от университетских профессоров. Что симптоматично, поскольку оба эти случая отсылают нас к предыдущему э-э... культурному контексту.
В Средние века верность считалась главной из добродетелей, на этом строился весь социальный порядок. Верность рулила в отношениях вассал-сюзерен, а также в отношениях слуга-господин, являвшихся по сути проекцией первых. Рыцарь готов сложить голову за своего герцога, поскольку он ему присягал. Слуга должен быть готов отдать жизнь ради хозяина, даже не будучи формально рабом, почему – неизвестно, но должен. Для того и для другого не было страшнее обвинения, чем обвинение в вероломстве. А вот от купца или ремесленника никто не ждал, что они лягут костьми за свою гильдию, от них требовалось только соблюдать устав. Подмастерье мог сколько угодно болтать в кабаке, что мастер болван и мастерская дерьмо, и мастер мог его уволить исключительно из личной неприязни, а не потому, что тот совершил что-то запрещенное.
Но и на третье сословие была управа: достаточно было сказануть что-нибудь не то насчет Бытия Божия, и это был конец, мягко говоря, карьере. То есть инструменты контроля имелись для всех групп без исключения, и контроль этот был круглосуточным и пожизненным. С учетом кучности проживания каждый был постоянно на глазах, следовательно – постоянно в образе, что на службе, что в частной жизни, то есть частной жизни в полном смысле слова не существовало вообще.
В ХХ-м веке эту модель в точности воспроизвели тоталитарные режимы, и чем тоталитарнее был режим, тем точнее была копия. Преданность партии и прочим идеям Чучхе, любовь к лидеру и структуре была условием выживания в целом и допуском к профессии в частности.
Недостаток преданности или даже подозрение в этом недостатке влекли за собой последствия, несовместимые с жизнью. Классово чуждый, то есть заведомо неблагонадежный гражданин просто не мог устроиться на работу и был обречен на голодную смерть. О карьере в его случае даже речи не шло, карьера требовала выпученных глаз и выкрикивания лозунгов.
Директор предприятия обязан был не только давать план – он обязан был служить развитию отрасли до последней капли крови, в смысле до инфаркта. Низкому сословию предлагался тот же кодекс в миниатюре: рабочий, взыскующий обедов и ужинов, обязан был не просто отстоять смену – он обязан был быть патриотом родного завода, бороться за его, завода, почетное звание и, если понадобится, сдохнуть от натуги. Частной жизни тоже не существовало – директор не смел даже жене в койке шепнуть, что министр – кретин, а работяга даже в пивной помалкивал насчет того, что завод – дрянь, а продукция – барахло. Таращить глаза и ликовать требовалось круглосуточно и повсеместно, функцию соцсетей выполняли соседи – от простого расшаривания до жалобы в саппорт.
Характерно, что стоило хватке государства слегка ослабеть, в обществе тут же реанимировались более-менее здоровые настроения. На преданность работодателю до последней капли оставались обречены только руководители (такова была цена карьеры) и военные в силу профессии. Инженер совершенно безнаказанно называл свой НИИ не иначе как тухлой конторой, а пролетариат исполнял частушку «Гудит, как улей, родной завод», окончание которой, надеюсь, всем известно. Народ начал потихоньку ускользать из-под знамен в частную жизнь, где его было уже не достать. С этим безобразием довольно долго не знали, что делать, но потом наконец-то раскачался Запад и поделился лайфхаком, спасибо. У Запада была та же проблема, но быстро и эффективно путем расстрелов и лагерей она не решалась, мешала Конституция. Пришлось решать ее медленно, зато эффективность превзошла все ожидания.
Пока западный мир донашивал индустриальный капитализм с его свободной конкуренцией и философией индивидуализма, народ на почве этой философии несколько распоясался. Индивидуализм как концепция допускает примат собственных интересов над какими-либо другими и не видит греха в том, чтобы за эти интересы даже и побороться. И если в начале процесса работник не только не отождествлял себя с работодателем, а, скажем прямо, этого работодателя тихо ненавидел, то со временем работник окончательно утратил страх и начал себя работодателю открыто противопоставлять. Это имело разные неприятные последствия в виде профсоюзов и прочей борьбы за права и привилегии. До социальных потрясений дело, слава богу, не дошло, но в целом означало хлопоты и убытки. А главное – утрату контроля.
Когда экономика к 70-м годам мало-мальски стабилизировалась, на наемный персонал не стало вообще никакой управы, их даже безработицей стало не напугать, потому что безработицы больше не было. Надо было срочно что-то придумать, чтобы замотивировать этих (зачеркнуто) вести себя смирно и не мешать серьезным людям наживать бабло, а наоборот, помогать, причем радостно, добровольно и без оплаты сверхурочных. Прикинули так и этак – народ после войны подрос нежный, лиха не нюхавший, чувствительный, эмоционально нестабильный. Лозунгами его не проймешь, зато что-нибудь душевное должно зайти неплохо. Сочинили ему самореализацию, причастность к чему-нибудь важному и правильному, рассказали про нематериальные фидбэки – он уши-то и развесил. Дети детей цветов. Дальше дело техники, каких-то двадцать лет – и они уже про такую пошлость, как деньги, даже не спрашивают, они рады и благодарны, что им дали поработать. А кому они благодарны? Кто им дал поработать? Правильно, работодатель.
Это их родители, офигевшие от свобод, чуть было не развратились до такой мысли, что это они делают одолжение компании, соглашаясь на нее поработать и поприносить ей прибыль. Но мы это дело поправили. Те, кому сейчас 25, считают, что это компания сделала им одолжение, позволив самореализовываться на ее поле. И что они за это у нее в долгу, и рады ей служить и принадлежать, быть частью важного и правильного целого, вот так мы подкорректировали им идентичность в сторону самурайского пути. Пользуйтесь. Пользуется уже примерно весь мир, кроме разве что совсем уж глухих деревень и Северной Кореи, где с мотивацией работника и так все в порядке.
Ваша заявка принята.
Мы свяжемся с вами в ближайшее время.
Удивительно вовремя подтянулись соцсети, гарантируя бывшей частной жизни полную прозрачность и не давая никому права на неверное движение. То, что еще недавно было издержками большого жизненного успеха, теперь касается всех. Когда-то конгрессмену достаточно было ляпнуть прилюдно что-то некорректное, чтобы массмедиа быстренько довели дело до отставки. Гинеколог в городской больнице или преподаватель по классу фортепиано при этом были в безопасности, если они не ели детей, а всего лишь неудачно шутили: массмедиа на всех было не разорваться.
Теперь все намного проще – каждый сам себе массмедиа, и эту газету читают в том числе и те, от кого он зависит.
Если раньше школьной учительнице, чтобы быть уволенной с волчьим билетом, нужно было сплясать голой на столе, то теперь ей достаточно написать у себя во «ВКонтакте», что она эту школу уже видеть не может. Школу такое заявление глубоко оскорбит, хотя вообще-то разговаривали не с ней. И школа такого не потерпит. А если эта учительница напишет, что школа ей мало платит, то это будет вообще за гранью добра и зла. Может быть, она еще и не гордится тем, что там работает???
Чтобы не лишиться куска хлеба, чтобы выжить – нам опять нужно следить за языком. Всегда и везде. Как ловко нас всех опять сделали, правда?