В интервью какому-то неизвестному мне каналу (названия не запомнила, что-то про эмпатию) Божена Рынска высказалась в том духе, что не любит работать. И не хочет. И никогда не хотела. И хочет наконец уже никогда больше.
Выступление обсуждало пол-Рунета, и это признание страшно всех взволновало. Не хочет работать, надо же. Какой цинизм. Ниже падать некуда.
Тот факт, что бедная Божена всю жизнь пахала как бобик, ее нисколько не извиняет. Во-первых, ну что она там пахала – статейки строчила. Умственный труд сограждане работой не считают, если только он не сопряжен с каким-нибудь самолетостроением или с чем-нибудь таким же таинственным. В этом смысле картина мира у большинства сограждан застряла где-то посреди Петровских реформ: если человек занят чем-то мудреным посреди циферблатов, то сограждане все-таки допускают, что он занят делом; если же человек что-то пишет на бумажке и при этом он не счетовод, то это не работа, а дурь собачья. Работа – это бревна ворочать. Творческая деятельность у нас вообще проходит по разряду удовольствий и развлечений, то есть является злостной разновидностью безделья. Это все базовые постулаты крестьянского мышления, которое по-прежнему широко и привольно колосится у народа по всей области бессознательного, невзирая ни на какие космические корабли.
То есть в народных глазах это выглядит так, что барыня всю дорогу занималась ерундой, писала в альбомы, а теперь кричит, что она упахалась, пожалейте бедную.
Во-вторых, если мадам сама признается, что работать она не любит, то выходит, работала-то она без любви! Неискренне, стало быть, работала. Тем более нещитово.
Что касается нежелания работать в принципе, то это вообще сотряс устоев. В таком признается только совсем уж пропащая личность, которой нечего терять. Наш внутренний крестьянин такого не то что не одобряет – он за такое и на вилы поднять не поленится. Он и сам не понимает, почему такие заявы его нервируют до судорог. Если его спросить – он станет лепетать что-то про общественную пользу, потом про самореализацию, потом вспомнит слово «миссия», может внезапно отвлечься на финансовую независимость, нечаянно брякнет про macht frei, сразу спохватится про счастье в труде, окончательно запутается и разозлится уже всерьез.
Человек всегда начинает злиться, когда чует подставу, но не в силах разобраться, в чем она состоит. Такого рода когнитивный коллапс у Толстого описан формулой «Я не понимаю, что вы говорите, но я чувствую, что это дурно». Внутренний крестьянин чувствует, что его дурачат, причем уже давненько, и что все эти лозунги, которыми он привык изъясняться, ему вколотили в башку не ради его блага, а с какими-то низменными целями.
Сперва все было ясно и понятно. Хлеб в поте лица никто не трактовал как самореализацию, его трактовали как большую неприятность. Слово Arbeit, которая якобы macht frei, в средневерхненемецком означало тяготы и лишения; это знает всякий, дочитавший Нибелунгов до четвертой строчки. Этимология русского слова «работа» вообще не требует комментариев. Архаика вообще проще и честнее смотрит на вещи. Вплоть до индустриального капитализма эту простоту никто особо не пытался переосмыслять: работа означала обмен куска жизни и здоровья на кусок еды, это был печальный, но неизбежный удел бедняка. Протестантизм как-то изловчился приторочить к этому занятию высший смысл, но ровно такой же высший смысл имело умерщвление плоти у католиков – обе схемы, что честный труд до упаду, что пост и флагелляция, воспевали богоугодность страдания.
Социальные теории, порожденные индустриализацией, поначалу имели мишенью именно эту грустную реальность. Рабочий несчастен, потому что до фига работает, найдем виноватого, все переустроим, и рабочему не надо будет работать до фига. А пока устроим стачку, чтобы рабочий работал хотя бы чуть поменьше. Насчет счастья в труде в те времена заикались только совсем уж безумцы, на митинге такие благоглупости не имели бы никакого успеха – люди на митинг приходили хоть и неграмотные, но все же в своем уме.
В странах победившего марксизма эта тема, однако, зазвучала очень скоро. Надо было как-то замотивировать людей на работу в новых условиях. Новые условия отличались от старых тем, что работать надо было столько же, если не больше, но платить за работу никто не собирался. Чекиста с наганом к каждому тоже не приставишь, этак наганов не напасешься. Дешевле промыть мозги. Этот гипноз работает небыстро, но въедается глубоко. Уже в следующем поколении каждый школьник знал, что работа – это не каторга, а подвиг и геройство, т. е. опять-таки все та же флагелляция, умерщвление плоти ради бессмертия души.
Западная левота пришла к тому же самому более долгим и замысловатым путем, зато и результат получился всем на радость.
Спросите какого-нибудь баристу, ради чего он варит кофе, и он вам расскажет, что он это делает не ради того, чтобы оплачивать свой съемный угол и свой самокат, а потому что варить кофе – это круто и заряжает его позитивной энергетикой. На вопрос, не идиот ли он, он вам ответит, что вы ничего не смыслите в радостях жизни и что вам надо менять приоритеты. Всего каких-то сто лет, и вуаля – народ готов работать просто ради того, чтобы работать, и это без всякого красного террора, без хунвейбинов и без ГУЛАГа, одной лишь силой слова.
На Божену эта тонкая обработка не подействовала. Она сама говорит в той же передаче, что она человек старой формации. Того старого мира, где человек считался состоявшимся не когда начал работать, а когда перестал.
Я хочу сделать заявление. В этом вопросе я с Боженой солидарна. Да, можете кидать в меня тапками. Здравствуйте, меня зовут Малка Лоренц, и я ненавижу работать.
У меня две работы. Обе умственные. Обе творческие. Я преподаю немецкий язык и пишу тексты. И то, и другое я делаю хорошо. Я рада, что у меня именно такая работа, а не какая-нибудь другая. Но будь я проклята, если я стала бы заниматься этим по доброй воле, а не ради заработка. Ради заработка я продаю время моей жизни всем желающим. Нет, я не считаю, что успех – это когда твоя жизнь дорого стоит. Успех – это когда тебе вообще не нужно продавать свою жизнь за деньги.
Так уж сложилось, что я обладаю иммунитетом против этих заклинаний. Когда меня пытаются убедить, что работа важна сама по себе как таковая, что это часть моей идентичности, что это возможность самореализоваться и повод для самоуважения – я слышу то, что за этим стоит. А стоит за этим желание убедить меня, что это нужно не кому-то, а мне самой. То есть убедить меня работать бесплатно. Следующая станция – платный вход на завод, как в том анекдоте. Нам солнца не надо – нам партия светит, нам хлеба не надо – работу давай. Это даже не коммунистические куплеты, это гораздо, гораздо более древние напевы. Это риторика дьявола.
Так насильник убеждает жертву, что она сама этого хочет. И жертва начинает сомневаться, прислушиваться к себе. А вдруг правда?
Во всех рассуждениях на эту тему я вижу очень грубую подмену.
Тебе нужна работа, потому что вдруг тебя бросит муж – что будешь делать? Когда меня бросит муж, мне будут нужны деньги. А не работа. Тебе нужна работа, тогда ты почувствуешь себя нужной и значимой. Нет, мне не нужна работа. Мне нужно чувствовать себя нужной и значимой. Тебе нужна работа, иначе тебе будет скучно. Если мне будет скучно, мне понадобится не работа. А интересное занятие.
Сделай свое хобби работой, и у тебя не будет работы, а будет одно сплошное хобби. Нет. Если я сделаю хобби работой, у меня просто не будет хобби.
Представьте, что вы обожаете делать бисерные украшения. Представили? А теперь представьте, что вам нужно шарашить эти украшения по десятку в день, иначе вам нечего будет есть. Все еще обожаете? Вам нравится секс? Теперь представьте, что за каждый секс вы получаете тарелку супа. Нет секса – нет супа. Вам все еще нравится секс? Вы увлеченно ведете свой аккаунт? ОК, вас наняли вести за деньги чужой аккаунт. Три поста в день. Все еще увлечены?
Нет, так это не работает. Вы будете ненавидеть бисер, секс и соцсети уже через несколько дней. Потому что теперь вы их раб. Потому что человек не может радоваться несвободе.
И тогда придут они и скажут, что это и есть свобода, надо всего лишь посмотреть на это иначе. И многие им поверят, потому что так легче.
Но не я, нет.
